Неточные совпадения
Бахарев вышел из кабинета Ляховского с красным лицом и горевшими глазами: это было оскорбление, которого он не заслужил и которое должен был перенести. Старик плохо помнил, как он вышел из приваловского дома, сел в
сани и приехал домой. Все промелькнуло перед ним, как в тумане, а в голове неотступно стучала одна мысль: «Сережа, Сережа… Разве бы я
пошел к этому христопродавцу, если бы не ты!»
Лежёня посадили в
сани. Он задыхался от радости, плакал, дрожал, кланялся, благодарил помещика, кучера, мужиков. На нем была одна зеленая фуфайка с розовыми лентами, а мороз трещал на
славу. Помещик молча глянул на его посиневшие и окоченелые члены, завернул несчастного в свою шубу и привез его домой. Дворня сбежалась. Француза наскоро отогрели, накормили и одели. Помещик повел его
к своим дочерям.
«Аксаков остался до конца жизни вечным восторженным и беспредельно благородным юношей; он увлекался, был увлекаем, но всегда был чист сердцем. В 1844 году, когда наши споры дошли до того, что ни славяне, ни мы не хотели больше встречаться, я как-то
шел по улице;
К. Аксаков ехал в
санях. Я дружески поклонился ему. Он было проехал, но вдруг остановил кучера, вышел из
саней и подошел ко мне.
Иногда Цыганок возвращался только
к полудню; дядья, дедушка поспешно
шли на двор; за ними, ожесточенно нюхая табак, медведицей двигалась бабушка, почему-то всегда неуклюжая в этот час. Выбегали дети, и начиналась веселая разгрузка
саней, полных поросятами, битой птицей, рыбой и кусками мяса всех сортов.
Хозяин
послал меня на чердак посмотреть, нет ли зарева, я побежал, вылез через слуховое окно на крышу — зарева не было видно; в тихом морозном воздухе бухал, не спеша, колокол; город сонно прилег
к земле; во тьме бежали, поскрипывая снегом, невидимые люди, взвизгивали полозья
саней, и все зловещее охал колокол. Я воротился в комнаты.
Так что, когда из провеянных ворохов двенадцать четвертей овса были насыпаны на веретья в трое
саней и веретья аккуратно зашпилены деревянными шпильками, она дала старику написанное под её слова дьячком письмо, и старик обещал в городе приложить
к письму рубль и
послать по адресу.
И вот вся толпа рассаживается по
саням и трогается вниз по улице
к постоялым дворам и трактирам, и еще громче раздаются вместе, перебивая друг друга, песни, рыдания, пьяные крики, причитания матерей и жен, звуки гармонии и ругательства. Все отправляются в кабаки, трактиры, доход с которых поступает правительству, и
идет пьянство, заглушающее в них чувствуемое сознание беззаконности того, что делается над ними.
— Застал еще,
слава Богу, — воскликнул он и подбежал
к повозке. — Вот тебе, Елена, наше последнее родительское благословение, — сказал он, нагнувшись под балчук, и, достав из кармана сюртука маленький образок, зашитый в бархатную сумочку, надел ей на шею. Она зарыдала и стала целовать его руки, а кучер между тем вынул из передка
саней полубутылку шампанского и три бокала.
Подъезжая
к собору, советник спросил квартального поручика: тут ли председательские
сани? — «Никак нет-с, — отвечал квартальный, — да, должно быть, их высокородие и не будут, потому что сейчас я видел, их кучер Пафнушка
шел в питейный».
Тут он снова поднялся на ноги, взглянул на небо, вернулся на двор и
пошел медленным шагом
к старым
саням, служившим ему с Благовещения вместо ложа.
«Вот, родимый, — говорит этто она ему, — вот, говорит, я лечейка, коров лечу!» — «Где ж ты, говорит, лечила?» — «А лечила я, говорит, у добрых у людей, да не в пору за мной
послали; захватить не успела — весь скот передох!» Ну, посадил он это ее
к себе в
сани, поехал.
Но обыска не было,
к следователю его всё не требовали. Позвали только на шестой день. Перед тем, как
идти в камеру, он надел чистое бельё, лучший свой пиджак, ярко начистил сапоги и нанял извозчика.
Сани подскакивали на ухабах, а он старался держаться прямо и неподвижно, потому что внутри у него всё было туго натянуто и ему казалось — если он неосторожно двинется, с ним может случиться что-то нехорошее. И на лестницу в камеру он вошёл не торопясь, осторожно, как будто был одет в стекло.
Чрез полчаса дверь отворилась и Петр вышел. Важным наклонением головы ответствовал он на тройной поклон
к.<нязя> Лыкова, Татьяны Афанасьевны и Наташи, и
пошел прямо в переднюю. Хозяин подал ему красный его тулуп, проводил его до
саней, и на крыльце еще благодарил за оказанную честь. Петр уехал.
Мне самому надобно ехать в Старую Конюшенную
к княгине N. N., я у нее обедаю», — сказал Ильин; свистнул и, видя, что никто не
идет, принялся звонить в колокольчик; наконец, пришел старый слуга, очень бедно одетый, и хозяин величественно сказал: «Прикажи кучеру Федору заложить мне возок или лучше
сани, потому что дорога дурна (тут последовало молчание): в корень — Оленя, на пристяжку — Куницу».
Не садися не в свои
сани!»
Вот неделя, другая проходит,
Еще пуще старуха вздурилась:
Царедворцев за мужем
посылает,
Отыскали старика, привели
к ней.
Как-то перед масленицей
пошел сильный дождь с крупой; старик и Варвара подошли
к окну, чтобы посмотреть, а глядь — Анисим едет в
санях со станции. Его совсем не ждали. Он вошел в комнату беспокойный и чем-то встревоженный и таким оставался потом всё время; и держал себя как-то развязно. Не спешил уезжать, и похоже было, как будто его уволили со службы. Варвара была рада его приезду; она поглядывала на него как-то лукаво, вздыхала и покачивала головой.
И он встал с места, чтобы
идти назад
к своему опороченному дворишку, но отец его не пустил: он взял его
к себе в кабинет и заперся там с ним на ключ, а потом через час велел запречь
сани и отвезти его домой.
Никита
пошел и туда, подошел
к тому, что чернелось, — это чернелась земля, насыпавшаяся с оголенных озимей сверх снега и окрасившая снег черным. Походив и справа, Никита вернулся
к саням, обил с себя снег, вытряхнул его из сапога и сел в
сани.
Кухаркин муж
пошел в железом крытый на высоком фундаменте дом и скоро вернулся с известием, что велено впрягать махонькие. Никита в это время уже надел хомут, подвязал седелку, обитую гвоздиками, и, в одной руке неся легкую крашеную дугу, а вдругой ведя лошадь, подходил
к двум стоявшим под сараем
саням.
Никита молча вылез из
саней и, придерживая свой халат, то липнувший
к нему по ветру, то отворачивающийся и слезающий с него,
пошел лазить по снегу;
пошел в одну сторону,
пошел в другую. Раза три он скрывался совсем из вида. Наконец он вернулся и взял вожжи из рук Василия Андреича.
Дома в Москве уже все было по-зимнему, топили печи, и по утрам, когда дети собирались в гимназию и пили чай, было темно, и няня ненадолго зажигала огонь. Уже начались морозы. Когда
идет первый снег, в первый день езды на
санях, приятно видеть белую землю, белые крыши, дышится мягко, славно, и в это время вспоминаются юные годы. У старых лип и берез, белых от инея, добродушное выражение, они ближе
к сердцу, чем кипарисы и пальмы, и вблизи них уже не хочется думать о горах и море.
Но как-то пришел наш батюшка, отец Иван, и в один присест выпил все мои ликеры; и «Вестник Европы»
пошел тоже
к поповнам, так как летом, особенно во время покоса, я не успевал добраться до своей постели и засыпал в сарае в
санях или где-нибудь в лесной сторожке — какое уж тут чтение?
Заяц опять остановился подле дороги. Мужики
шли подле
саней с поднятыми воротниками кафтанов. Лица их были чуть видны. Бороды, усы, ресницы их были белые. Изо ртов и носов их
шел пар. Лошади их были потные, и
к поту пристал иней. Лошади толкались в хомутах, пыряли, выныривали в ухабах. Мужики догоняли, обгоняли, били кнутами лошадей. Два старика
шли рядом, и один рассказывал другому, как у него украли лошадь.
Повернули назад. Звон монастырского колокола был густой, и, как казалось Софье Львовне, что-то в нем напоминало об Оле и ее жизни. Зазвонили и в других церквах. Когда ямщик осадил тройку, Софья Львовна выскочила из
саней и одна, без провожатого, быстро
пошла к воротам.
Хрущов. За что? Дитя мое, за что вы меня оскорбили? Впрочем, я глупец. Так мне и нужно: не в свои
сани не садись! Прощайте! (
Идет к двери.)
Наверху мелькнуло светлое платье
Сани. Она
шла к беседке. Там началось их объяснение с Серафимой какой-нибудь час назад.
В сумерках
шел я вверх по Остроженской улице. Таяло кругом, качались под ногами доски через мутные лужи. Под светлым еще небом черною и тихою казалась мокрая улица; только обращенные
к западу стены зданий странно белели, как будто светились каким-то тихим светом. Фонари еще не горели. Стояла тишина, какая опускается в сумерках на самый шумный город. Неслышно проехали извозчичьи
сани. Как тени,
шли прохожие.
Выхожу из
саней,
иду к дому.
На сцене
идет «Антигона». Стоя совсем готовая у кулисы, с сильно бьющимся сердцем прислушиваюсь
к монологам
Сани,
к ее божественному голосу и, если не вижу, то чувствую ее полное одухотворенной силы и трагического страдания лицо. И Елочку, воздушную, нежную и белую, как настоящий лотос, в ее белоснежных одеждах «чувствую» тоже. А бас Креона, злодея-царя, погубившего родных Антигоны, бас Боба, волною перекатывается по сцене.
Бывало,
пойдешь в Кремль
к боярину, да еще не доходя до посада все сердце изноется; в какую сторону ни взглянешь везде
идет народ в смирном [Траурном.] платье на каждом шагу, видишь, несут одер или
сани [Повозка для покойников.] с покойниками, а за ними надрываются голосатые [Плакальщики.].
Николай Павлович, несколько успокоившись и усевшись в кресло, рассказал им, что
идя к ним, они с Кудриным проходили по Кузнецкому мосту; вдруг у одного из магазинов остановились парные
сани и из них вышла молодая дама, которая и прошла мимо них в магазин. Эту даму Николай Павлович разглядел очень пристально, так как свет из окон магазина падал прямо на ее лицо и готов прозакладывать голову, что это была не кто иная, как Екатерина Петровна Бахметьева.
Мужички, что ездят ко мне муку молоть, не нахвалятся добрым человеком: в непогодь встретит их у лесу да проводит до меня; у которого клячонка заартачится, лишь руку подложит
к саням, так
пошла себе, будто
к ней жеребца припрягли.
Время
шло. Стоявшие на громадной тумбе из черного мрамора великолепные бронзовые часы показывали уже пять минут третьего. Александра Яковлевна не отходила от зеркал, впиваясь в них взглядом. Вот несколько карет проехало мимо, у подъезда же остановились извозничьи
сани и из них вышла высокая барыня с лицом, закрытым густою черною вуалью. Извозчик медленно отъехал. Отчасти по фигуре, но скорее инстинктивно, она узнала в подъехавшей княгиню. Вся кровь бросилась ей в голову — она быстро ушла
к себе в будуар.
Бывало,
пойдешь в Кремль
к боярину, да еще не доходя до посада, все сердце изноет; в какую сторону ни взглянешь, везде
идет народ в смирном [Траурном.] платье, на каждом шагу, видишь, несут одер или
сани [Повозка для покойников.] с покойниками, а за ними надрываются голосатые [Плакальщики.].